– Ты его видел. Киселяй он, а не муж. Хуже Будерада. Тот хоть разумеет дело: кто в силе, с тем и он. А этот все на чуров полагается. Как ему бабы старые нашепчут, так он и сотворит.

Даляте вспомнилась дева у камня – румяная, как заря, сильная, как земля.

– Давайте малость обождем? – он взглянул на Коловея. – Не так уж мы робки, чтобы, как зайцы, от одного свиста в кусты кидаться. Утро вечера удалее. А Перунов день еще не завтра. Может, прояснится что.

Коловей постучал пальцами по колену. Его широкое, обычно веселое лицо было сумрачно-задумчивым. Цена невольной ошибки оказалась высока: они не убили Святослава, не лишили русов главы, но тем не менее навлекли на себя гнев и кровную месть их высшей знати.

– Ладно, обождем, – стараясь приободриться, он хлопнул ладонями по коленям. – Посмотрим, что еще Благожит надумает.

* * *

Утро застало Даляту на уже знакомой тропе. В этот раз она показалась ему короче, но к Перунову камню он поспел не первым.

Помня о белых рушниках, он сперва не заметил двух женщин у дальнего края поляны. Узнал их, лишь когда они шевельнулись: до того они стояли неподвижно, вслушиваясь в его шаги.

А увидев их, Далята испуганно моргнул и отшатнулся. Яра была в той же белой сряде, что и в прошлый раз, Карислава стояла рядом с ней в белом чупруне. Обе они накрылись от моросящего дождя большими платками из белой шерсти. И это сходство их лиц, белизна одежд, лес вокруг и серый камень-чур будто перенесли Даляту в Закрадье. Понимание Нави с одного взгляда вошло в него так глубоко, как иными постигается за годы обучения. Эти две женщины, из поколений матери и дочери – единственных полностью живых поколений, – так ясно воплощали само чувство рода, что Далята содрогнулся. Они будто вышли из камня, что с незапамятных времен хранил все племя Хотимирово, выпускал детей его на свет и принимал обратно стариков.

Но продолжалось это какое-то мгновение. Потом на лице Кариславы выжидательная настороженность сменилась изумлением, и она шагнула к нему.

– А ты здесь как… – начала она, но потом сообразила что-то и обернулась к девушке. – Яра?

Яра медленно двинулась через поляну к Даляте. В руках она сжимала тонкий посох из еловца, придававший этой юной деве вид «знающей жены». Она не была удивлена – скорее ждала появления здесь этого деревского парня. И это без слов дало Кариславе ответ на ее вопрос.

Далята взглянул на княгиню, потом на ее падчерицу. Кариславу привело сюда то же, что и его. Она уже успела рассказать, что произошло.

Сердце гулко забилось. Не отвергнет ли Яра его теперь, когда знает, что за ее брата отомщено не было? Что он обманул ее в этом, пусть и невольно.

Но можно ли взять назад душу, отданную родовому камню?

Глядя, как она подходит, Далята жаждал сказать: он не хочет быть князем дреговичей, если недостоин, но потерять ее, Яру, хуже смерти. Она связала их души чарами, и он чувствовал себя слитым с нею так же прочно, как если бы они были двумя стволами дерева на одном корне.

Но не мог вымолвить ни единого слова, будто и был деревом, неспособным говорить. К чему слова? Она сама все это знает. Знает, что сотворила с ним своей волшбой. Так пусть теперь скажет: «Останься».

– Вам уходить нужно, – сказала она. – И скорее. Мой отец задумал…

– Яра! – вскрикнула Карислава и подалась к ней.

Девушка обернулась:

– Я должна ему сказать. Он мне теперь как брат… хоть и был женихом.

Был? При всей любви к ней, Далята не желал становиться ей братом.

Карислава переменилась в лице. На Купалиях она так и не спросила у Яры, пришелся ли ей по сердцу хоть кто-нибудь из тех, кто гонялся за ее венком. Теперь она знала и это.

А еще – что ее падчерица-сестреница стала взрослой, истинной мудрой девой. Она не только обрела умения – у нее зародилась своя воля. Но в том деле, к какому они призваны, своей воли не положено. Чем выше могущество, тем меньше она. Потому что силу дает род, и желания подчинены ему же.

Разве свою волю творит Толкун-Баба? Воля ее – корень, уходящий в темную глубь земли.

– Отец думает выдать вас русам, – докончила Яра. – Говорит, за сына не отомстили вы, а беду навлекли. Может, говорит, они бы и не вернулись, не напади вы на них на волоке и не убей сына Остроглядова. А так, коли Святослав знает, что до его головы есть охотники, он этого дела так не оставит. Да и за родича своего сам теперь мстить должен.

– Благожит готов… у чужого стремени ходить? – Далята взглянул на Кариславу, и взгляд его стал жестким.

– Людомир нам предлагал против русов помощь – боги его сгубили в один миг, – с печалью ответила княгиня. – Вы хотели Святослава голову взять – и над вами посмеялись боги. Нет вам удачи. И нам не будет. Дерева разбиты, Людомир мертв, Волынь без князя. Жировит тоже, поди, три года будет с родичами братовой вдовы ратиться. Етон – с киянами заодно. Одни мы остались. Или погибать, или с русами мириться.

– А наши головы, стало быть, в дар пойти должны? Мира для?

– Там боярин один хочет мстить за сына.

– Не уловивши белу лебедь, а кушает! – Далята хотел презрительно сплюнуть, но постыдился перед камнем и поджал губы.

– В обмане вашей вины нет. Вы сами обманулись. Пусть будет так, – Карислава глянула на Яру. – Ступайте куда знаете. Я князю не скажу, что вам его замыслы ведомы. Выбирайтесь ночью из Хотимирля и… Да хранят вас боги! – все же вымолвила она.

В устах такой женщины это было не просто вежливое прощание, а истинная защитная волшба.

Далята поклонился ей, потом взглянул на Яру. Подошел к ней, взял за руки – в одной так и был зажат тонкий посох с головой змейки – и оттеснил в сторону. Сейчас он уже не видел в ней богиню, а видел девушку, с которой ему нелегко будет расстаться. Ее яркий румянец, влажный блеск больших серо-голубых глаз, ласкающая взор мягкость темных бровей под узким белым лбом – все это поражало душу красотой. Напомни ему кто, что на первых порах он счел ее не особенно красивой – он бы не поверил.

– Хочешь с нами? – почти шепотом, чтобы не разобрала Карислава, предложил он.

Даже не думал о собственной дерзости – не до того, когда есть угроза потерять ту, которую он уже считал невестой.

– Святослав же к тебе хочет свататься, – горячо продолжал Далята. – По всему видать, отец тебя отдаст. Неужто ты за руса замуж хочешь? Который твоего брата убил?

– Тут не отец мой решает, – прошептала Яра, глядя ему в глаза.

В ее взгляде Далята видел растерянность. Ее тоже печалил крах их ожиданий, но для нее все было не так просто.

– А кто?

– Толкун-Баба. Пока я назад в белый свет не вышла, она надо мной старшая, она судьбу мою решает, как ей боги велят, чуры подскажут. А она… – Яра кривовато улыбнулась и покачала головой, – она меня русу отдавать не захочет.